Улица Сан Мигель заканчивалась ущельем, к одной из стен которого прилепился глиняный домишко с плоской крышей и тремя крохотными окнами, одно — рядом с дверью, еще два — по одному с каждого бока. Добраться к домику можно было по лестнице, прислоненной к каменной стене ущелья. В доме жила Ампаро.

Были в ущелье и другие дома. Одни, похожие на дом Ампаро, другие, сооруженные из того, что попалось под руку, они рассыпались по крутым склонам.

Снизу склоны ущелья беспорядочно заселили плокамы, молочай, разные травы, несколько пальм, дикий фенхель, а в тени между камней ютились лесные цветы: горная мальва, и в январе — созвездия ромашек.

Одинокая синица прыгала по камням, из-под которых пробивался неистребимый лисий хвост — трава, с которой Ампаро боролась изо всех сил, потому что «она все сожрет, эта козлина».

Кто такая Ампаро? — одна из многих женщин, чья красота, сиротство и бедность стали причиной ее падения. Ее молодость пришлась на плохие времена. Кроме того, это была молодость женщины бедной и одинокой.

За ней ухаживали многие мужчины, но ни один не любил, она рано осиротела, а других родственников не нашлось, при этом она с ранних лет научилась шить и до поры до времени обшивала — по ее собственному выражению — сеньорит из приличных домов.

Как раз во время визита в один из приличных домов две такие «сеньориты» заманили ее в кладовку и там заперли.

Ампаро кричала и пинала дверь, прекрасно зная, что ее слышит вся улица, но никто не пришел ей на помощь. Вместо этого, когда «сеньориты», наконец, выпустили ее под смешки и оскорбления, в дом «по жалобе соседей» влетела сама сеньора, мать этих проказниц.

Напрасно Ампаро клялась в невиновности. Спесивая сеньора заявила, что Ампаро сама виновата, и не только вытолкала ее из дома, но и позаботилась о том, чтобы и в другие приличные дома ее больше никогда не пускали.

Ампаро продала оставшийся от родителей дом и почти все, что в нем было.

Стараниями одной женщины, пожалевшей ее и имевшей связи в городе, мэрия предложила Ампаро поселиться в маленьком домике в ущелье.

Туда она и переехала с немногими оставшимися пожитками, в том числе с несколькими горшками герани, к которой питала особую слабость.

Ущелье как будто обрадовалось Ампаро. В день ее переезда январское солнце ласкало ветки диких кустов, а ромашки сверкали как маленькие солнышки, приветствуя новую подругу.

« Ну что ж! У гераней будет славная кампания… кроме этого бандита, — Ампаро кивнула в сторону лисьего хвоста, — но с ним я разберусь.»

Ампаро стала искать работу. Она стучалась во все двери, но работы находились только самые тяжелые — таскать воду или выносить объедки в доме одной фермерши, державшей свиней.

Ущелье каждый день провожало ее грустным шуршанием тростника и чириканьем воробьев, облюбовавших крышу ее дома.

Впервые, когда Ампаро вошла в трактир Юсебио на улице Сан Мигель недалеко от дома, мужчины за столиками смотрели на нее косо и многие откровенно вызывающе.

Она не удостоила их взглядом. Направилась прямиком к стойке и попросила бутылку агуардьенте.

“Ты для себя, Ампаро?”

“Не твое дело. Возьми деньги и дай мне бутылку.”

Единственный раз трактирщик проявил сострадание к этой женщине и даже осадил мужчин, которые начали было отпускать скабрезные шуточки. Более того, он пошел в кладовку и вскоре вернулся с пакетом. В пакете, кроме бутылки агуардьенте, лежали хлеб и кусок колбасы.

Ампаро заглянула в пакет и начала шарить по карманам, не завалялось ли там еще немного монет.

“Это от меня, Ампаро. Просто будь осторожна с тем, что в пакете.”

“Мне от простуды. В чертовом ущелье вечно сквозняк….”

Первый глоток обжег ее изнутри. Почти стошнило, но вскоре опьянение накрыло ее и на время позволило забыть о мытарствах и тоске.

Она подошла к окну. Не хватало воздуха. Между стеблями тростника порхала синица, на которую вдруг камнем с неба спикировала охотница-пустельга.

“Проклятая пустельга! Сейчас ты от меня получишь!”

Близился вечер и птицы напевали песенки прощания с солнцем, которое, опускаясь, освещало заросшее дно ущелья.

Ампаро свалилась на кровать. Стала вспоминать свою комнату в старом родительском доме. Это было большая и светлая комната окнами на улицу. Каждое утро ее будили шаги монашек, направлявшихся в церковь на утреннюю молитву; песни загулявшего до утра пьяницы; разговоры, почти что крики, рабочих, направлявшихся по своим делам.

“Что ж, хорошо уже то, что здесь я просыпаюсь под пение птиц и шелест ветра в тростнике.”

Алкоголь незаметно стал подтачивать ее жизнь, захватывая ее сильнее и сильнее.

“Да, но пока я пьяная, мне все равно… провались они все к чертям! “- думала Ампаро.

Вскоре она наловчилась собирать цветы, росшие на склонах, в сложные букеты, в которых смешивались дикий фенхель, мята, тимьян, а в январе непременно ромашки. Иногда букет состоял только из ромашек с небольшим добавлением зеленых веток.

Пока Ампаро собирала цветы, она попутно боролась с лисьим хвостом, который попадался ей на пути.

“Эти хвосты как проклятые сеньориты… Сеньориты? Сеньориты? А к черту все! Что было, то сплыло, такие дела.”

С этим букетом и очень часто с зажженной свечой, Ампаро бродила до протрезвления по улицам городка и распевала каждый раз все более хриплым голосом: «По улице тихой / что к церкви ведет / ты ушел от меня-а-а. Меж камней ромашки / рыдают тоскливо / с проклятого
дня-а-а.»

Песни сопровождались ругательствами и оскорблениями горожан, особенно если Ампаро встречался кто-то, кто был с ней лично знаком.

“От вас несет таким г-ном, что меня от вас тошнит!” – говорила Ампаро, и повторяла как заклинанье. – “Что было, то сплыло, такие дела.”

Оскорбленные граждане тут же звали полицию, которая не раз поколачивала Ампаро, но она выворачивалась, как кошка, и обзывала их трусами и подлецами.

Разумеется, победить ей не удалось ни разу, и она забивалась в какой-нибудь угол, плача и ругаясь.

Некоторые проявляли к ней жалость и предлагали еду или немного денег.

“Денег тебе не дам, Ампаро, потому что знаю, куда ты их отнесешь, но если хочешь поесть, приходи я тебя накормлю.”

“Вам виднее, сеньора. Что было, то сплыло, такие дела, к черту.”

“Тогда так и сделаем, но в следующий раз помойся, прежде чем приходить. И сама вымойся, и одежду постирай. Сколько времени ты уже…”

“Не мылась? — Ампаро разразилась злым смехом. — А тебе-то что? Не знаешь что-ли, что до сантиметра — не грязь?”

“И все же лучше помойся и принеси мне цветов.”

“Красивые у меня цветы, правда? Но больше я их собирать не буду. Они растут на склоне напротив. Только там и цветут, черт знает, почему. Я не знаю. — и снова засмеялась. — Сегодня мои герани мне нашептали, что сеньорита Х отдала концы… Как я рада. В аду! В аду с ней встретимся!”

“Успокойся уже, Ампаро. Ты что с цветами разговариваешь?”

“Да, сеньора. И про тебя им расскажу, потому что ты не такая, как другие. Не ругаешь меня и не презираешь. Говорю с ними каждое утро и каждый вечер. Как с друзьями, других у меня нет, разве что проклятые мыши, которые шуршат под крыльцом. Даже не знаю, чтобы я делала без моих цветов и моего ущелья. Потому что я их собрала в ущелье. Знаешь, бывают ночи, особенно летом, когда пахнет океаном, и мне кажется, что я слышу шум волн. Кажду ночь я лежу у окна и думаю об ущелье, а когда луна освещает его, мне кажется, что оттуда, из травы выйдет что-то хорошее, как ангел, или ведьма. Слышь, если выйдет ведьма, мне будет о чем с ней поговорить.”

И вдруг посерьезнела, из глаз потекли слезы, которые она стала размазывать рукавами, продолжая смеяться, странным почти страшным смехом.

“Я пойду, сеньора. Мне еще с лисьим хвостом бороться. Эта зараза грозит зарасти мой дом.”

“Иди, Ампаро. И, сама знаешь…”

“Да, да, чтобы помылась. Как скажешь.”

Зажгла свечу и покачиваясь, направилась к дорожке в ущелье. Девченки-подростки увязались было за ней, прикалываясь и обзываясь. Она обернулась.

“И вы — черти! Отстаньте от меня!”

Лицо Ампаро, красное и злое, испугало девченок, и они тут же оставили ее в покое.

В то январское утро ее нашли на камнях, на противоположном склоне ущелья. В правой руке она зажала букет ромашек, с которыми не захотела расстаться даже после смерти.

Кто-то оплатил похороны, на которые пришли всего несколько человек, сопереживавших и помогавших ей время от времени.

В тот день в ущелье было тише, чем обычно. Синицы не прыгали ни по стеблям тростника, ни по веткам кустов; пустельга где-то спряталась, птицы не пели ни на рассвете, ни на закате. Только ласточки грустно кружили в вечернем небе.

---

Некоторое время спустя дом Ампаро вместе с другими домишками в ущелье снесли, чтобы построить новый благоустроенный поселок.

Все идет к тому, что память об Ампаро канет в лету. Но каждый год, в начале января, в том месте, где нашли ее тело, пышно цветут ромашки, а пенье птиц звучит особенно грустно с приближением ночи.